1.
В салоне вагона было холодно и просторно. Пол у него был деревянный, стены тоже, а что до высоченного потолка, то в постзакатном полумраке невозможно было разобрать ни из чего он сделан, ни есть ли он вообще. Слабый свет (свечи, свечи в фонаре?) горел только в самой передней части вагона, где, очевидно, сидел рулевой и спал его сменщик. Впрочем, судя по тому, как трясло и шатало вагон, они могли спать и оба одновременно. Вдоль стен и в два этажа тянулись голые деревянные скамьи. Все они были пустые, за исключением одной пары где-то посередине вагона. На них, тоже в два этажа, располагались два политзэка, прикованные к своим скамьям сильно толстыми и не сильно длинными цепями.
Политзэк снизу был толстым и высоким, тот, что сверху – гораздо ниже и уже в плечах. Плюс ко всему верхний сутулился, а нижний, сколько бы он ни вертелся на жесткой скамье, менее устрашающей горой мяса не смотрелся. Располагались они на скамьях – а когда люди несколько часов кряду бывают к чему-то прикованы, невозможно сказать определенно, сидят они или лежат – так вот, располагались они на скамьях прямо напротив большого круглого окна (размашисто прорубленного в дощатой стене), в котором окружающие вагон пейзажи и отражались худо-бедно. Очень худо и очень бедно, если уж честно, поскольку окно это было грязным и органического происхождения. Чуть запотевший бычий пузырь, развернутый во всю свою ширину, - замечательное зрелище само по себе, не говоря уже о его функциях посредника между вневагонной действительностью и глазами желающего эту действительность наблюдать изнутри.
Короче, вагон был на редкость паршивый, поскольку арестантский. То есть, раз уж построен и спущен на медную дорогу он был в благословенном Прите, соответствовать притским стандартам для него было делом чести его конструкторов. Что это означало? Это означало, что он был а)деревянный до мозга костей, б)крайне нетехнологичен на вид и в)имел кое-какие полезные магические штуки-дрюки, совершенно не бросающиеся в глаза.
Медные дороги, эта новомодная магическая технология, была невероятно дорогим удовольствием. За те десятилетия, что она начала вводиться в общественное пользование, построить сколько-нибудь разветвленную сеть меднодорог Риганхейму не удалось. Магическое королевство, отнюдь не стесненное в ресурсах, приложило немало усилий в этом направлении, но в конечном итоге, к стоящему на дворе 905 году э.б.о.* медными дорогами были связаны лишь крупнейшие города и вот в какой последовательности: Гвара - Прит, Прит - Иис, Прит - Иис Секундус, Прит - Ётунхейм. Ключевым связующим словом, как нетрудно заметить, стал Прит, замечательный купеческий городок в самом центре Риганхеймского Треугольника. У треугольника обычного центр вряд ли может сместиться в одну из его вершин, а вот у Риганхеймского это стало получаться самонаилучшим образом.
Прит, поначалу бывший лишь объектом общегосударственного меднодорогостроительства, потихоньку начал выбивать подряды на смежные с этим строительством работы. В его просторных цехах-избушках одна за другой стали открываться ремонтные мастерские, землемерные конторы, кузни, кующие собственно что-то такое из меди, и прочая и прочая. Венцом этой ведущейся исподволь политики стало открытие в Прите полноценного вагоностроительного депо. Сразу вслед за тем дорогие столичные меднодорожные трамвайчики - все в приятных глазу рюшечках и с максимальными удобствами для пассажиров - были серьезно разбавлены грузовыми и грузопассажирскими (с уклоном, опять же, в сторону грузов) вагонами притского производства. Ко все тому же 905 году увидеть столичные трамваи можно было только на трассе, соединяющей собственно столицу и Прит. Все остальные меднодорожные пути прочно и основательно были захвачены притскими вагонами, вагонетками и вагонищами. Самого разного, то есть, тоннажа и профиля.
Тот вагон, в котором располагались Страйк (толстый) и Ямато (тонкий), ныне политзэки, а чуть ранее – специальные агенты РСС или ССР или секретной службы Риганхейма; так вот, тот вагон, в котором они располагались, был – при всей своей неприглядности – совершенно примечательным в плане оборудованности. У него, поверх его дощатых стен, в случае надобности могли быть включены нехилые такие защитные сферы (поля?), а где-то в необъятных вышинах его потолка была запрятана и куда более атакующего характера зенитная установка. Внутри – при все той же на-первый-взгляд пустоте - он имел все необходимое для удержания своих пассажиров в состоянии вынужденного покоя. Те же цепи, которыми скреплялись скамьи и конечности арестантов, были, во-первых, стальными и толстыми и, во-вторых, густо посеребренными на случай магического воздействия. Цепей на каждую скамью было много, гораздо больше, чем могло показаться неискушенному обывателю. Но неискушенные обыватели в таких вагонах не разъезжали, а те, кто разъезжал, прекрасно знали, что, предприми они какие-нибудь активные действия по самоосвобождению, и запрятанные в стенах, под лавкой и в самой лавке цепи немедленно появятся на этот свет и опутают потенциального беглеца аки сексуальноозабоченный осьминог. Включая, да-да, и не в самую последнюю очередь, половорганы.
В дополнение к приведенному списку оборудования нельзя не упомянуть несколько кабинок, расставленных там и сям по всему вагону. Некоторые из них были обычными вотерклозетами, некоторые - глухими карцерами с регулируемыми извне условиями выживания людей, в них помещенных, а одна изредка светилась голубоватым светом, после чего ее двери открывались, и из них выходили люди, до того находившиеся в нескольких милях или даже десятках милей от описываемого вагона. То есть, завершая сказанное, усталый молодой человек, вышедший из такой кабинки, с таким же успехом мог войти в нее обратно и телепортироваться куда-нибудь еще. Если то куда-нибудь-еще находилось или двигалось в радиусе все тех же нескольких миль.
Кабинками телепорта с некоторого времени оснащались многие и многие вагоны. Перемещаться сразу из конечной станции в другую конечную даже в стране магической умеет и может мало кто, и даже эти немногие предпочитают в большинстве случаев не тратить на такие дальние перемещения силы свои и силы, скажем, зарядных амулетов. Совокупность перемещений на короткие расстояния отнимает гораздо меньше ресурсов, чем один сверхмощный сверхдальний прыжок. Руководствуясь пониманием этого нехитрого факта, риганхеймское правительство разработало целую систему коротких прыжков с одних движущихся объектов на другие. В роли движущихся объектов выступали все те же вагоны медных дорог. Человек (вроде нашего усталого молодого человека) осуществлял с десяток прыжков с одного вагона на другой (движущихся как в одну, так и в другую сторону, без разницы) и, в итоге, сэкономив порядочно времени, оказывался за несколько сотен миль от точки начала своего путешествия. Разумеется, такие прыжковые перемещения оказывались возможны лишь для людей состоятельных, военных или королевских чиновников соответствующего ранга, поскольку. Поскольку во избежание аварий и недолетов, зеленый и красный свет на прыжки давали специальные диспетчерские службы, работающие круглосуточно, содержащие приличный штат и испытывающие коллективнобессознательную потребность кушать. И вообще, как уже было сказано, технология была дорогая. Не до конвейерного производства.
Кроме того, если кабинок и было много, то были они практически одноместными и работающими строго по расписанию, которое, сука, время от времени корректировали, корректировали, корректировали.. .
Итак. Молодой человек. Вышедший из этой самой кабинки. Был закутан в теплую шерстяную хламиду и волочил по полу огромный широкий меч. Этот меч показался огромным даже нижнему толстому политзэку, Страйку, а он, как ни крути, в мечах и больших мечах разбирался хорошо.
- Это вам, - вежливо сказал молодой человек, и меч брякнулся у ног толстого. – Будете носить.
- Ну что. Давайте знакомиться, - молодой человек уселся напротив политзэков, загородив окно немытой шевелюрой. - Меня зовут начальник. Собственно, ваш.
Он разыскал на своей хламиде карманы, порылся в них и вытащил пару маленьких ключиков. Ключики светились в темноте тусклым синим светом, и лицо молодого человека, их пристально разглядывающего, в их свете тоже отдавало синевой. Хотя, в общем-то, лицо было обычным, без изысков.
- Вас зовут Страйк, и вы меченосец, - первый ключик полетел в сторону толстого и звякнул где-то на полу. Молодой человек продолжил, обращаясь к заднице Страйка, рыщущего под скамейкой в поисках ключика. - Теперь вы - мой меченосец. То есть буквально - человек, носящий мой меч.
Второй ключик полетел в сторону верхней лавки и, кажется, был пойман. По крайней мере, на пол, где Страйк увлеченно хрустел ключом в замке от цепей, ничего уже не упало. Наверху тоже немного похрустело и затихло.
- А вас - Ямато. Шиноби. Замечательный, признаемся, в своем роде.
Молодой человек вытащил из кармана мятый кусок гербовой бумаги и поднес его к окну. Видно, скорее всего, не было ничего, но он продолжал говорить, будто бы считывая что-то с этого листка.
- Но главное, господа, это тот факт (совершенно, признаемся, неоспоримый), что вы оба - люди, осужденные по политическим мотивам. Сейчас у нас время военное, и вы, соответственно, еще и военные преступники. По всем статьям нашего законодательства, под которые вы подпадаете (а их, представьте, порядочно) и в сумме и по отдельности, вам светила смертная казнь, и не самая быстрая. Вместо этого вас направили этапом на юг, в неебически сложный город Ётунхейм, что для вас - в вашей ситуации - равносильно путевке на распрекрасный курорт.
- Удивительно ли это для меня? - молодой человек отвлекся от созерцания гербовой бумаги и оглядел своих слушателей. В вагоне совсем стемнело, и от них были видны только темные силуэты на скамьях. Молодой человек развел руками. - разумеется, нет. Время-то военное. Каждый предатель на счету. Особенно из таких, которые очень, очень хотят исправиться. Вы ведь. Вы ведь очень, очень хотите исправиться?
Оба только-только высвобожденных из цепей политзэка затравленно молчали. Молодой человек хмыкнул и достал из кармана третий ключик.
- Я вот, не поверите, - он закатал рукава, под которыми вместе с руками обнажились и тяжелые кандалы с расходящимися куда-то глубоко под хламиду цепями, - очень. очень хочу. Мы, предатели, такие такие.